Глава четвертая
Той зимой они заказали небольшой автобус - мать решила, что отца надо хоронить в деревне. Там, где он родился.
Саша не спорил.
- Как ты думаешь, сынок? - спросила мать совершенно новым тоном. До сих пор рядом с нею был другой человек, чей голос был решающим. И вот он умер, этот человек.
- Проедем как-нибудь, - ответил Саша, хотя был почти уверен, что проехать не удастся.
Все равно в этом мерзком городе, который всегда был противен Саше, отца хоронить было нельзя.
Вообще немыслимо было сообщить бабушке и дедушке, что отец умер, зная, что они не то что на похороны не смогут добраться, они и на могилу-то к сыну до самой весны не попадут.
Водителю ничего толком не объяснили - узнай он, куда надо ехать, отказался бы сразу. Но ему сказали: "В область... Дорогу покажем..." Он не переспросил, куда именно - в область. Скромный такой мужик попался, тихого, как поначалу показалось, нрава.
Приходили прощаться отцовы приятели, несколько преподавателей, ученики. Каждого приходившего выразить соболезнование Саше хотелось спустить с лестницы. Какое, к черту, соболезнование, что вы понимаете... Саша сторонился всех, никого не хотел видеть. Случайно услышал, как мать спросила:
- Может быть, кто-нибудь поедет хоронить? Было тошно, что все молчали. Кто-то сказал извиняющимся тоном:
- Работа...
- Я поеду, - сказал один человек. Безлетов.
* * *
Он пришел утром на другой день, стоял в прихожей в полушубке и ботинках, не хотел раздеваться. Несколько раз снимал и надевал перчатки.
Саша не поздоровался с ним.
- Алексей, - заметила мать еле живым, выплаканным голосом, - замерзнешь в ботинках.
Тот странно скривился, словно ему было очень неприятно.
- Ничего, - ответил он глухо и сразу вышел. Стоял на улице. Не курил.
Саша смотрел в окно, видел Безлетова, тупо разглядывал его спину.
Мать беспрестанно садилась за кухонный стол и начинала плакать.
- Как же я его привезу? - спрашивала она, - Что мне скажут мать с отцом?.. Ты позвонил туда, Саш? Соседям?
- Позвонил.
- Что сказали?
- Сказали, что передадут им. Мать снова заплакала.
Зашел водитель, стоял молча в дверях.
- Поедем, - сказал Саша матери почти раздраженно. - Чего мы ждем?
Они вынесли фоб - Безлетов, Саша, водитель, соседи помогли.
Поставили гроб у дома.
Неподалеку столпились дети, слезшие с дурно скрипящих, зимних качелей.
Смотрели любопытно, притихшие. Саше захотелось их разогнать.
- Давайте грузить уже... - сказал он зло. - Что мы тут...
- Надо же дать людям проститься... - сказала мать.
- Каким еще людям? - выругался Саша. Помимо детей собрались еще несколько соседок - малознакомых, чужих, но покачивающих головами.
- Иди в машину, - сказал он матери. - Давайте, слышите? - обратился он к мужикам, указывая на гроб.
Саша сел к водителю. Безлетов - в салон.
Гроб закрыли.
Саша назвал водителю срединный пункт назначения – "...оттуда еще немного..." - буркнул он неопределенно.
Оборачиваясь, Саша видел, как мать, сидящая в изголовье отца, иногда приподнимает крышку гроба, трогает ледяную голову покойного.
Это было нестерпимо.
Пошел, повалил серый снег. Брызговики работали беспрестанно.
На выезде из города попали в пробку.
Саша высунулся в окно и закурил.
На крышах машин быстро накапливался снег.
Ожидание тяготило.
"Куда ты торопишься... - думал Саша брезгливо, одергивая себя. - Торопишься скорей похоронить отца? И что? Похоронишь - куда побежишь?" Они простояли не менее получаса. Водитель иногда выключал мотор, и тогда кабина начинала быстро промерзать.
- А там, в салоне, наверное, холодно? - спросил Саша. Голос звучал хрипло.
- ...Там печка не работает. Да и не надо сейчас там греть, - осторожно сказал водитель, покосившись на Сашу.
"Мать, наверное, замерзла..." - не ответив, подумал Саша.
Он оглянулся и увидел, как она трет ноги. Еще увидел Безлетова, нахохлившегося, смотрящего в окно на недвижные авто.
Саша зажмурился, прикусил губу.
Хотел заставить себя не открывать глаза, когда машина тронется, и не смог.
Расщурился, увидел мягко, нервно ползущие авто. Дорогу неспеша переходил тепло одетый гаишник. Его пропускали, притормаживая.
Затор образовался из-за аварии: стукнулись два автобуса. У дороги стояли пассажиры. Асфальт был посыпан стеклом.
""Скорой" не видно", - приметил Саша.
Никто не погиб, и даже, видимо, не был ранен. Саша испытал почти жалость, что никого не убило.
Медленно, тягомотно они выбрались из потока машин.
Переключали скорости, разгонялись, и вновь возникало это глупое чувство облегчения - едем-таки, едем.
"Куда?"
...Зимняя дорога всегда более тосклива, чем летняя.
Они минули городок, всего два светофора, Саша сказал: "Дальше прямо", - и спустя семь минут по обе стороны шоссе открылась равнина.
Вид белого, до горизонта поля, был тягостен. Эта даль и пустота - лишь с линией телеграфных столбов у дороги - засасывала.
- Безлюдье... - шептал Саша тихо. - На безлюдье льды... Снеги и льды...
Иногда поглядывая на часы, Саша замечал, что вот уже час прошел, а он, кажется, так ни о чем и не думал все это время - не было ни единой мысли.
- Скоро, что ли? - спросил водитель, впрочем, вполне добродушно.
- Скоро, - ответил Саша, подумав.
Серыми и сырыми деревянными боками мелькнула последняя вдоль асфальтовой дороги деревня - в девять домов. Саша давно уже сосчитал их количество, наверное, в детстве. Три дома опустели в последние годы, стали заваливаться.
- Дальше по проселочной? - удивился водитель.
Саша кивнул.
- Засесть можем... - посетовал водитель, переключился на вторую скорость. Автобус взревел и начал переваливаться на рытвинах.
Саша обернулся в салон: мать почти испуганно озиралась.
- Отсюда-то далеко? - снова спросил водитель, когда проезжали еще одну деревню. Только в селении ему удалось переключиться на третью и немного поддать газку.
- Еще одна деревня, а следующая наша будет, - совершенно честно ответил Саша, умолчав, что от "следующей" до "нашей" - двадцать километров по лесу.
- Дороги-то, слава Богу, санями немного укатаны, - поделился водитель открытием, - они на санях ездят до сих пор. Лошадь, выходит, есть. Я лошадей не видел уже лет тридцать... А еще говорят: плохо живем! - сказал водитель и криво улыбнулся.
"Тебя бы, суку, поселить здесь вместе с лошадью..." - подумал Саша. Они проехали еще одну деревню - здесь им впервые за последние два часа встретился человек, дедуля в тулупе. Он смотрел вслед автобусу удивленно. Даже махнул рукой, когда автобус проехал, - куда, мол, дурни: там некуда.
- Лес, - сказал водитель спустя полчаса, увидев, куда уходит дорога. Будто глазам не поверил.
- Лес, - ответил Саша.
- Нам в лес, что ли? - сказал водитель, уже раздражаясь.
- Нам по дороге, - ответил Саша. Водитель покачал головой, скривившись. Саша сжал скулы.
Автобус ревел. Вокруг стояли отяжелевшие под снегом деревья, иногда с потревоженных веток падал снег. По дороге действительно кто-то ездил на санях. Ну, может быть, еще на тракторе, недели две назад. С продуктами, пенсией - в деревню...
Но автобусу такой путь был, наверное, не под силу. Тем более что дорога становилась все хуже - на санях, верно, ездили за дровами - и далеко в лес не забирались.
Спустя минуты четыре водитель не выдержал и стал ругаться. Саша сидел равнодушно, понимая, что может убить этого мужика. Разве что мать не хотелось огорчать.
- Кто нас вытягивать будет отсюда? Вы подумали? - водитель рвал рычаги, брал там, где можно, с разгона, и где нельзя тоже. Водить он умел, конечно. - Совсем, что ли, ошалели от горя, блядь...
- Ладно, рули, хватит орать уже... - сказал Саша устало.
- Я без тебя знаю, что делать. Понял? Сейчас высажу вас и... - здесь их тряхануло, автобус ухнул передними колесами в яму и заглох.
Впереди лежал плотной снег. О том, что и дальше под снегом - дорога, можно было догадаться только по одному признаку: на этой петляющей меж елей и бурелома узкой полосе не росло деревьев.
Водитель выпрыгнул на улицу, оставив открытой дверь. Прошел немного вперед по дороге, сразу увяз чуть не по колено, выругался и влез обратно. Завел мотор, включил заднюю скорость. Взвыло, загрохотало, завизжало под колесами.
Они выехали. Водитель поставил на нейтралку, достал сигарету и сказал:
- Я дальше не поеду.
- Ну и хер с тобой, - сказал Саша.
Он вылез, заметил, что снег перестал. Постоял се¬кунду, тупо глядя в лес. Обернулся резко, открыл дверь в салон.
- Вылезай, мам, он дальше не поедет.
- Как же? Сынок... - сказала мать. - Куда мы? А отца?
- Дотащим, тут недалеко.
- Как же, недалеко...
- Дотащим, я сказал.
Сзади к Саше подошел водитель, заглянул через плечо в салон.
- Ну что, в город едем? Я дальше не поеду.
- Мы заплатим, - сказал мать, глядя на водителя почти в ужасе. - Куда же мы с гробом?
- Я говорю, поехали в город. А денег мне не надо. За новый автобус вы мне не заплатите. И ночевать в лесу с вашим покойником я не буду. Ясно? В город едете?
- Что же мы отца катать туда-сюда будем... - сказала мать.
- Ну, все тогда...
Водитель с лязгом открыл задние дверцы салона - разгружайтесь, мол. И ушел в кабину. Снова закурил там, ругаясь.
Мать заплакала.
- Что ты ревешь? - едва не закричал Саша. - Самое страшное уже случилось! Что теперь рыдать? Волки нас съедят, что ли? Дотащим, никуда не денемся.
- Вы же не донесете вдвоем! - в плаче выкрикнула мать.
- Я тебе говорю: дотащим! Волоком дотащим. Тут недалеко, - еще раз повторил Саша, скорей для Безлетова, - сам он знал, что до деревни еще километров семнадцать.
Саша со скрежетом придвинул гроб к концу салона.
- И у нас еда здесь на поминки... - жалилась мать.
- Возьми, что донесешь, остальное вон оставь этому...
Саша спрыгнул вниз.
- Давайте, я ноги на себя приму... - сказал он уже в остервенении. - А потом... как-нибудь...
- Стул бы, - сказал Безлетов. - Чтобы верх гроба поставить. Мы не удержим.
- Давайте, нет стула, - торопил Саша.
Он потянул фоб на себя, с каждым мгновеньем ему становилось все тяжелее, он отступал назад, по снегу, чувствуя непомерную тяжесть и саднящую боль в мышцах рук.
- Быстрей же! - выдавил он.
Безлетов спрыгнул, и мать неловко спустилась, некрасиво, по-бабьи.
Они взялись за верх гроба, вытаскивая его, но мать не выдержала и, охнув, уронила свой край. Саша и Безлетов тоже, естественно, не удержали. Гроб упал набок.
Незабитая крышка вскрылась, отец, уже ледяной, едва не выпал в снег. Гроб был тесным - это помогло тому, что покойный удержался во гробе. Но в то малое мгновенье, когда гроб стоял на боку, картина была страшна - мертвый профиль отца, выпавшая в снег иконка с груди, недвижимые, белые руки, открывшиеся под покрывалом...
Саша и Безлетов быстро поставили гроб ровно и накрыли крышкой.
Мать стояла ошарашенная.
- Мам, не на ноги упал? - спросил Саша, пристраивая крышку поровнее.
Она покачала головой: нет. Постояли немного.
- Надо с дороги убрать. Чтоб он отъехал, - сказал Саша.
Они сдвинули гроб на обочину - он утонул в снегу. Мать сходила за сумкой.
Саша подождал десять секунд и пнул ногой по автобусу:
- Давай, вали отсюда на хер! - закричал он.
Водитель дал по газам, и автобус попер задом, забросав снегом из-под заднего колеса крышку гроба. Саш присел на корточки и стал протирать крышку рукавом.
- Он так и будет... задом ехать? - спросил Безлетов, глядя вслед автобусу.
Было видно, как водитель вертит головой, пытаясь при помощи зеркал заднего вида не ошибиться, не вылезть на обочину.
Автобус остановился, водитель вышел.
Он побродил вокруг автобуса, заглянул в салон, забрался туда, спустя минуту жахнул дверью, появился с длинной, собранной в круг, веревкой в руке. Показал ее издалека стоящим у гроба - вот вам, держите, и бросил веревку на дорогу.
Сел в кабину, и автобус снова двинулся.
- И на том спасибо, - сказал Саша. - А то уж я и не знал на чем волочить.
Саша шел к лежащей в снегу веревке. Автобус, рыча и сипло отхаркиваясь, двигался задом - словно пятясь от Саши.
...Они обвязали веревкой гроб.
- Вот так, - выдохнул Саша, неустанно косясь на ботинки Безлетова, наверное, уже насквозь сырые. Сам он был в высоких теплых сапогах.
- Саш, может, нам в деревню сходить? Которую вот проехали недавно. Трактор попросить. Или сани? - спрашивала мать неустанно.
- "Недавно проехали..." - без злобы передразнил Саша. - Туда идти часа два. И нет там никакого трактора.
- А сани?
- А что сани? Они, наверняка, не поедут никуда. Четыре часа прохожу только... Отстань, мам... - оборвал Саша. - Все, повезли. Помогай, пап. Они взяли с Безлетовым по концу веревки и потянули.
Сразу далось тяжело, но еще был заряд остервененья и запас сил. Утопая в снегу, чертыхаясь, рыча, тащили недолго. Сразу взмокли.
Мать шла позади. Саша не оборачивался.
- Блядь! - выругался Саша, остановившись вскоре.
- Саш, ну не ругайся... Что ты ругаешься все время... - попросила мать устало. - Тяжело?
- Какие-нибудь лыжи бы... - сказал Саша и снова посмотрел на Безлетова.
- Или санки... - добавил Саша, отчего-то зло вперясь в своего напарника.
"Чего ты не взял с собой санки, Безлетов? - внутренне хамил Саша. - Разве ты не любишь зимой на санках в деревне... кататься... Пришел бы сегодня с утра к нам домой с санками. Сказал бы: "Заодно покатаюсь там у вас... Горка-то есть там?" Сейчас бы пригодились очень твои саночки..."
- Давай еще, - сказал Безлетов. - Сейчас в горку тяжело. Там вон вниз дорога идет. Будет легче.
- Будет легче, - повторил Саша без смысла. Вновь потащили.
Наезжали на колдобины, останавливались, приподнимали гроб, выползали. Еще наезжали на поломанные сучья. Вырывали их из-под гроба со скрежетом, отбрасывали зло в кусты.
С горки действительно было чуть легче. Несколько секунд гроб катился сам. Но потом резко поехал в бок - чертыхнувшись, Саша бросился выправлять, упал в снег, ухватился за боковину фоба, удержал. Лежал, обняв обитое тканью дерево.
Мать неожиданно громко заплакала.
- Что же мы делаем, господи... - причитала.
- Давай потихоньку... - сказал Безлетов тихо, не обращая внимания на плач.
Выправили гроб. Спустили его с горки, придерживаемый Сашой сзади.
- Может, легче узким концом вперед? - спросил Безлетов.
- Не знаю... - сказал Саша. - Будем перевязывать наново?
- Ладно, так пошли.
Саша снял шапку, засунул в карман. Она выпала вскоре.
- Санечка, - почти взмолилась мать. - Одень ты шапку. Простынешь же, Сань!
Саша не отозвался. Еще и расстегнулся.
Начало темнеть.
Мать иногда просила уступить ей место - хотела подменить кого-то из мужчин. Ей не отвечали.
Медленно шли, тяжело дыша. Все медленнее шли и все тяжелей дышали. Сплевывали длинно.
Порой менялись местами - когда уставало "тягловое" плечо.
Перевернули-таки гроб малым концом вперед - но так он зарывался быстрее. Пришлось опять перевязывать веревку.
Вновь полетел мягко тихий снег. Предночным холодом начало прижигать щеки и лоб. Уши онемели, ледяные.
Длинные ветви деревьев, вытянутые над дорогой, видные издалека, раскачивались дурнотно. Хотелось прихватить их зубами.
Стало как-то тошно и мерзло, словно кто-то холодным, ржавым ртом дышал на внутренности.
- Мам, брось шапку! - попросил Саша.
Она брела позади, тихая. Встрепенулась, бросила. Деревья стали чернеть.
"Хорошо мы тут смотримся, наверное, посреди леса... С гробом..." - подумал Саша.
- Настоящие русские похороны... - неожиданно сказал Безлетов почти о том же, что прибрело в голову Саше, - ...русские проводы... - поправил Безлетов последнее слово, тяжело дыша.
Они молчали почти всю дорогу, иногда Саша забывал даже, что он рядом, этот человек. Да и сил не было говорить.
Пока светлело небо, Саша пытался угадать те места, которые с детства остались памятны. Зимой сложно распознать летние полянки и стояночки, но иногда получалось. Ничего особенного - там вот, кажется... да, там, однажды остановились - ехали с дядей Колей на его машине, и мама, молодая, с отличной улыбкой и очень счастливыми глазами пошла в лес и сразу вернулась с грибами - она находила их легко, только очень боялась ужей... Мужики в это время курили.
"Ай да Галенька, - сказал дядя Коля. - Хозяюшка какова?" - И оглядел мать всю как-то особенно.
Только сейчас Саша понял, что дядька влюблен был в маму. Что-то еще вспомнилось сразу, какая-то сценка на пляже... Забыл. Саше было тогда лет шесть.
А вот где-то здесь... они откуда-то шли... "Почему шли, не помню..." Саша устал тогда. Отец нес его на шее. Посадил и нес. Саше нравилось, что - высоко. Но веток было не достать, потому что отец шел посередь дороги. "Почему мы все-таки шли пешком? И скоро ли мы пришли? Не помню ни черта..." И Саша снова брел с пустой головой, иногда пытаясь дыханьем согреть руки, которые были и жаркими, и замерзающими одновременно. Не помогало.
Стемнело, и вообще стало не за что зацепиться мыслью.
Иногда Безлетов начинал резко, почти визгливо кашлять.
- Ребята, может, съесть чего хотите? – спросила мать.
"Мать этот кашель спугнул с ее тоски черной..." — догадался Саша.
- Не надо, - ответил он на вопрос.
- Нет, надо, - сказал слабо Безлетов. - Не могу больше, - выдохнул он.
Мать неловко засуетилась с сумкой, не зная, куда ее поставить.
- Ставь на гроб, ладно, — сказал Саша. - Не оби¬дится отец.
Саша присел у гроба и стал пускать слюну.
"Сейчас вырвет..." - подумал он отстраненно. Встал.
Руки мелко дрожали. Слезы на глазах стали намерзать.
Саша прикурил и увидел при свете зажигалки, что Безлетов бледен.
"А если у него сердчеко шалит?.." Мать тоже приметила.
- Алексей Константинович! Может, вам таблетку? Безлетов слабо замотал головой.
Мать дала ему какой-то бутерброд, он стал вяло жевать.
- Чай остыл, наверное... - мать достала термос.
- Холодный, да, - подтвердила она, плеснув себе. - Будете? - спросила у Безлетова.
- Может, у тебя что погорячей есть? - спросил Саша, с отвращением затягиваясь сигаретой.
- Остыл же, говорю... - не поняла поначалу мать. - А, есть, кажется. Да... Водка. Водку будете?
- Будем-будем... - сказал Саша хмуро и забрал бутылку. - Дай нож.
Легко стукнул о гроб открытой бутылкой, чокаясь. Выпил прямо из горла. Налил Безлетову в стакан. Тот отпил половину, закашлялся. Остатки выплеснул.
Стало еще тошнее и холодней.
Взялись за холодную веревку, как неживые.
"Тяжело как, господи..." — неожиданно признался себе Саша и чуть не заплакал.
Ползли, как дурные, еще, наверное, минуть семь, и снова стали.
- Сил нет... - сказал Саша вслух. Оглянулся и понял, что они ушли метров на тридцать, не больше, от того места, где только что пили водку.
- Мы замерзнем здесь... - сказал Безлетов тихо. - Надо в деревню идти.
- А то околеем, - повторил он и смолк, сипло дыша. В горле его клекотало, но даже раскашляться сил у него уже не оставалось.
- Надо бы костер развести, - прошептал Саша. Его потряхивало совсем нехорошо. Он присел, взял в ладонь снега, поднес к губам, но не решился положить белое, хрусткое и холодное в рот.
Мать дрожала. Она присела на гроб, опустила голову.
- Мам, с сердцем плохо? - спросил Саша. Она остановила его рукой. Посидела минутку.
- Саш, достань... - она не договорила. Раскрыла рот, дышала часто.
- Мам? - снова осторожно спросил Саша.
Она молчала еще минуту. Сын стоял рядом, ненавидя себя, снег, синь, сумрак.
Но по дыханью матери Саша почувствовал, что ей стало на малую толику легче.
- Положите сейчас меня вместе с отцом... - сказала она ожившим немного голосом.
Слабыми руками поворошив сумку, достала таблетку, кинула в рот, зацепила снега, закусила, сглотнула тяжело.
Никто уже не мог разговаривать.
Все уселись на гроб и сидели спина к спине. Мать - недвижно, Саша - потряхивая головой. Безлетова сильно трясло.
На небе появилось несколько звезд, совсем крохотных.
Саша неожиданно понял выражение "колючие звезды". Откуда-то выбрело это понимание, но разжевать его, изъяснить внутри себя Саша не смог, ни воли не хватило, ни желания.
Холод последние силы подъедал. Захотелось спать... свернуться калачиком на гробе...
Безлетов сполз с гроба, встал на четвереньки. Его вырвало. Он долго отплевывался.
Мать тихо завыла.
- Давайте сдохнем все здесь, - сказал Саша. Безлетов долго стоял на четвереньках, покачиваясь, потом сел прямо на снег.
Саша достал зажигалку, посветил часы. Два часа ночи. Они шли больше десяти часов. Кто бы мог подумать...
Ну ладно, не шли. Последние часа полтора вот на этих ста метрах провели, ковыряясь в снегу...
- Кто в деревню пойдет? - спросил Саша.
- Ты, Сань, - сказала мать. - Мы тут костер попробуем развести. Или лучше вместе идите. Я посторожу.
- А то украдут... - прошептал Саша.
Оставить мать он не мог. Не идти не мог. Отправить одного Безлетова тоже не мог.
"Как все глупо, Господи!" - хотелось заорать.
"Я все перепутал. Все перепутал. А где? В каком месте я ошибся?"
- Саш...
- Чего, мам? Я пойду сейчас.
- Тихо!
Мать прислушивалась.
Безлетов поднялся, стоял, раскачиваясь и глядя куда-то в темноту.
Спустя минуту стал слышен нестройный, пугливый топот, шум полозьев и хрусткий, наглый мат здорового, крепкого мужика, погоняющего лошадь.
- Это Хомут... - сказал Саша, узнав по голосу соседа, живущего через дом от бабушки с дедушкой.
- Эй, мы здесь! - неожиданно для себя заорал Саша, хотя они стояли на дороге.
- Тпрру! - конь стал в нескольких метрах от них. Хомут вылез из саней, подошел ближе.
- Санек, ты, что ли? - спросил он голосом, в котором слышались крепко замешанные и ненаигранные суровость и почти веселость. Но и за суровостью, и за веселостью едва различимой жесткой нитью чувствовалась смертная тоска. Нить была жестка и крепка настолько, что ей и удавить можно было и удавиться.
- И Галя тут, Галенька, - признал Хомут, пожал руку Безлетову.
- Ну что, Васята, не замерзла спина? - Хомут присел рядом с гробом и похлопал по крышке. - Сейчас домой поедем.
Он ничего не спрашивал, не суетился, подогнал сани, ловко правя, развернул. Конь перетаптывался, нюхал снег, косился на гроб, крутил головой. Хомут велел мужикам (он их так назвал, околевших вконец — "мужики", что Сашке отчего-то прибавило сил) взяться за узкий конец гроба, сам подхватил тяжелый, хэкнул, и гроб улегся на сено.
- Н-но! - негромко велел Хомут. - Придержи, - попросил Безлетова, указав на гроб. - А то потеряем кого.
Тут только и спросил у Сани:
- Давно вы тут стынете?
- Давно. Водитель уехал в город. Дальше не поехал.
- Ну, еще бы... - ответил Хомут и рассказал, чуть помолчав. - А я проснулся и думаю: надо в лес ехать. Бабка-то надысь мне говорила: привезут. А сегодня пришла вечером, вся черная, говорит: знать, передумали. "Решила, - говорит, - Галя поближе к себе положить. Чтоб родители одни тут в сиротстве сгинули". Я сразу подумал: что-то не так, бабка. А ночью меня как толкнули. Фуфайку набросил, запряг и поехал было. Моя проснулась, зашумела, крикунья-то, давай меня раздевать, коня распрягать, а я говорю: "Вася там замерз. Поеду". Влепил ей разок. Она говорит: "К бабе собрался". А то я к бабе не найду времени съездить... Сейчас, Вася, мы уже дома.
Саша лежал в санях на боку, как в детстве, и сани летели легко и мягко, и конь торопился домой, чувствуя деревню.
Глядя на Хомута, Саша приметил, что и вправду - фуфайку он на голое тело набросил - пока гроб укладывали, она расстегнулась, и голая грудь виднелась. Ветер вылетал порой навстречу саням, злой, хваткий, но вскоре исчезал в лесу ни с чем. Все ему нипочем было, Хомуту. Правил, стоя на коленях, легко и сурово.
У стариков оконца горели. Бабушка на пороге встречала. Дверь открыла. Спросила у Хомута:
- Что, Вася позвал? Он завсегда тебя на всякую дурость подбивал. Сегодня первый раз для дела ты ему понадобился, сыночку-то...
Мать зарыдала. Бабушка запричитала голосом высоким, пронзительным и горьким, как черная земля.
Дед вышел, высокий, в рубахе с расстегнутыми рукавами.
- Приехали, Санькя? Ну, заходите.