Глава девятая
В первые дни декабря, когда сыпал тяжелый - из жесткой и злой крупы - снег, пришли из Риги вести, что пацанам, "союзникам", участвовавшим в акции, дали по пятнадцать лет тюрьмы. Пришили какую-то несусветную статью о терроризме, которого не было ни в каком виде: влезли в башню и забаррикадировались - никого булавкой не укололи. Граната, которой "союзники" угрожали охранникам, была муляжной.
В новостях показывали брезгливое лицо судьи - седая грива, тонкие губы, злые глаза. Луакразе... Луаркезе... Лукрезее... - Саша сразу забыл его фамилию. О судье рассказали, что на его счету семнадцать ветеранов Красной армии, посаженных в латвийскую тюрьму в последние два года. Несколько из них умерли в заключении - один от старости, второго не откачали после голодовки... Еще один старик мельком попал в телерепортаж - показали архивные съемки, где его, страдающего болезнью Паркинсона, с трясущимися руками, ввозят на кресле в клетку. Судья что-то листает в это время, материалы дела...
- Его ведь убить надо, - сказал Саша устало.
- Надо, - спокойно ответил Рогов, они с Матвеем нагрянули в гости.
Сидели за столом, пили чай. Матвей прихлебывал кипяточек, смотрел на парней, щурясь. Когда Саша произнес "убивать", Матвей остановился на нем взглядом, словно взвешивая, насколько серьезно это было сказано.
Саша поймал взгляд, и понял его, и спокойно посмотрел Матвею в глаза.
- Да, Матвей, - сказал он.
Матвей коротко кивнул и перевел разговор на иное.
Когда допили чай, он позвал пацанов на улицу, оставив свой мобильник в квартире. И Рогов тоже оставил. А у Саши его и не было, мобильного, с тех самых пор.
- Матвей, мне нужно знать. - сказал Саша, когда вышли в подъезд. - Что тогда случилось? Кто виноват, что меня взяли? Почему был пропален мобильник?
- Извини, сразу не сказали тебе, Сань, - спокойно ответил Матвей, обернувшись, он шел тремя ступеньками ниже, и замолчал. На улице закурил, задумавшись ненадолго.
- У нас такой человек появился в свое время... - рассказал Матвей. - Спец мы его называли. Сразу предложил нашим ребятам уроки с ними проводить по рукопашке. Денег не просил, секретов не выведывал - мы согласились. Он занимался с нашими месяца полтора или даже больше. Не лез никуда, говорю. Поэтому и вопросы к нему исчезли - засланный казачок он или нет.
Кувыркаются себе ребята, и ладно. А потом он как-то предложил несколько сотовых телефонов - нам они нужны были, а денег, сам знаешь, у партии нет. Спец сказал, что в какой-то точке работает по приему старья этого, мобил. Мы проверили - действительно работает. И взяли мобилы у него. А после того как ты влип - и Спец вдруг пропал... По другим мобилам о других акциях шла речь - эти акции срочно пришлось отменить. А с тобой... ну, все ясно с тобой. Ты спас нас.
- Да ладно, спас, - отмахнулся Саша, - я действительно ничего не знал.
- Спас, спас, - сказал Матвей, улыбаясь. - Мне на третий день один хороший человек слил из "конторы", что брать нас не за что - ничего не нарыли. Ты мог бы сказать, но ты смолчал.
- А те, что в Латвии? - спросил Саша.
- А "контора" латвийская с нашей не общается. Лабусы вообще считают, что наша "контора" это все и устроила...
- А Яна?
- А что Яна? Ее вызывали в "контору", у нас там уже свои знакомые опера, ну, в каком смысле знакомые, - курируют нас. Она пришла, сказала, что ничего не знает. Они помыкались с ней - и отпустили. И вообще, по ходу, никого, кроме тебя, не взяли. Просто не за что было. Чисто мы сработали, пока рижскую акцию готовили. Ни одного прокола. Ты у них единственным шансом был... Удивляюсь, честно говоря, что тебя не угробили вообще, пытаючи. Ты как сам?
- Все зажило, как на собаке.
- Обычно говорят, "как на кошке".
- А на мне, как на собаке. И очень хочется сделать что-то дурное. Нет никаких предложений?
- Мы не можем здесь работать, - сказал Матвей. - Недавно меня вызывали... В общем, я был в Кремле.
- Ни фига себе, - удивился Саша. - В том самом?
- В том самом. Где президент сидит.
- Ты не у президента был, случайно?
- Нет. Не скажу, у кого. У очень большого человека. Он сказал: или вы заткнетесь, или Костенко получит пятнашку и вас начнут отстреливать. Он очень убедительно это сказал. Честно тебе признаюсь: если нас начнут отстреливать... ну, к этому нужно давно быть готовыми. И мы готовы. Хотя на рожон раньше времени не полезем. Но если Костенко посадят на пятнадцать лет, это - дрянь дело.
- А если его все равно посадят?
- Есть шанс, что не посадят. Подождем до суда.
- И... что?
- Мы будем работать не здесь. За границей будем работать. Мы, собственно, уже начали. И продолжим. Повод есть.
Матвей посмотрел на Сашу, легко, взглядом не давя, не спрашивая ничего.
- Я уже понял. Я готов, - ответил Саша.
- Оружие нужно, - сказал Матвей. - Сможете найти?
Саша пожал плечами:
- Постараемся.
- Как найдете - приезжай в Москву. Я дам тебе рекомендации: как и что. Все адреса. Где он живет. А дальше - сам. Только фотографии нужны твои. Как на паспорт. Есть? Дашь тогда сейчас...
Они вернулись домой, мама уже пришла, суетилась на кухне. Саша ничего не сказал ей, когда приехал из Москвы. Перестал ходить по квартире - как бывало раньше, - в шортах, без майки, чтоб мать не заметила шрамов на груди.
Но выбитый зуб и то, что он хромает, она заметила.
"Подрался", - сказал тогда Саша. Потом хвастался новым зубом - вставил.
"Каков клык, мам?" Смотрел на нее и думал: "Так много слез в твоих глазах. Сморгни, мама, это невыносимо".
Но так и не сказал ничего. И она смолчала, не спросила.
Саше даже показалось, что он угадал ее мысли. Мать думала: "Он не сделает ничего худого, он не может..."
А он может. И хочет.
- У тебя гости, - сказала она, улыбаясь. И улыбалась уже без испуга и скрытой неприязни, как раньше, встречая "союзников» дома, - а легко. Наверное, передумала много и поняла, что изменить уже ничего не сможет. Да и ребята были хорошие на вид, и Матвей, и Рогов. Поздоровались очень приветливо.
- Мам, мы бы поели что-нибудь, - сказал Саша.
- Пельмени будете?
- Будем-будем.
Пельменей мама положила штук по тридцать каждому, и еще небольшое ведерко салата заготовила, и сыра нарезала щедро.
Искоса посматривая, расставила тарелки и вышла.
Матвей рассказывал забавные истории о "союзниках". Откуда-то недавно нагрянул Веня, невесть где пропадавший. В ту же ночь поучаствовал в ночной "атаке" на латвийское посольство - когда стены этого здания забросали бутылками с краской, выведя на фасаде черную надпись: "За наших стариков - уши отрежем!"
Веню гоняла милиция по дворам, но так и не поймала - он умудрился зарыться в мусорном контейнере. Веня утверждал потом, что в контейнере были только большие целлофановые мешки и никаких осклизлых объедков, но ему не поверили. Самое интересное, что у милиции мелькнула мысль - может, он здесь, в помойке, потыкали немного резиновыми палками, но рыться побрезговали.
Зато вчера Веня попался сам: как написали в желтых газетах, "эсэсовец" совершил нападение на Санта-Клауса.
Дело в том, что в Москве в нескольких местах второпях расставили снежные изваяния Санта-Клауса. И одно из них Веня, находившийся в состоянии алкогольного опьянения, разбил лопатой - из ненависти к буржуазному, по его мнению, празднику "Новый год" и к его обильно бородатому вестнику.
В Питере пацаны-"союзники" насадили прямо на шпиль здания администрации чучело президента, что, собственно, и послужило поводом для вызова Матвея в Кремль, а в Рязани вывели на митинг стадо баранов, голов в тринадцать, с табличками, на которых значилось название главной президентской партии. Баранов пытались изъять как вещественное доказательство, но "союзники" отдали только таблички...
Саша искренне смеялся умелым рассказам Матвея, но в то же время затылком, что ли, или позвонком каким-то чувствовал легкий ноющий холодок - от того, что он пообещал сделать и что сделает обязательно.
Отвлекся, когда вдруг понял, что мама сделала в своей комнате телевизор потише - ее явно интересовало, что они здесь так смеются.
Когда провожал ребят, они "вписались" в пустую квартиру одного из местных "союзников", а на другое утро уезжали дальше, по Руси, - мама вышла в прихожую. Попрощалась с Матвеем и Лешей, внимательно вглядываясь в их лица.
- Ну, что, мам? - спросил Саша нарочито бодро, закрыв дверь. Глянул в зеркало, ощерился, так и не привыкнув пока к своему новому зубу.
Она покачала головой и ничего не ответила.
Саша, влекомый чем-то, прошел за ней на кухню - пацаны сами помыли за собой тарелки, и матери пришлось лишь смахнуть крошки со стола да чайник включить.
- Саш, может что-то случиться? - спросила она, с ударением на последнем слове.
И вопрос ее касался не того, чему они смеялись только что на кухне, а чего-то иного, матерью смутно понимаемого.
- Ну что, мам, может случиться? Ну, явятся как-нибудь товарищи в форме, будут тут рыться в моих вещах. Просто для профилактики.
- Стыдно ведь, Саш.
- За нас стыдно? - удивился Саша. - Стыдно за них. Придут взрослые мужики с пистолетами на боку. Будут газеты ворошить мои, в столе лазить. За них стыдно, за них.
- Ну что мне до них...
- А до кого тебе "что"?
- До тебя.
- Мама, ну они же твари, ты же сама это видишь. Все они.
- Я вижу.
- Их надо наказывать!
- Надо.
- Они делают омерзительные вещи изо дня в день.
- Сынок, одно дело, когда дурные поступки совершают они. А другое дело - когда их будешь совершать ты.
Саша хотел было ответить, что не собирается совершать дурных поступков, но осекся, махнул рукой и быстро вышел.
Пока шел до своей комнаты, повторял бездумно: "Ничего не хочу знать, ничего не хочу знать".
Упал на кровать. Вспомнил Негу, Негатива. Лицо его, всегда суровое, с внимательными глазами. И Позика вспомнил.
"Ненавижу..." - сказал, хотел еще при этом ударить рукой по стене, но не стал. И так было ясно, что - ненавидит и - не передумает.
- Верочка тебе какая-то звонит, - сказала мать, заглядывая в комнату к Саше.
С недавнего времени она ходила с ним, вернее - за ним - тонкая, несимпатичная, но молодая, с острыми лопатками, белыми ножками прямыми... Саша все вспоминал, как она потянулась за ним сквозь кордон, а ее оттолкнули мужики в армяках...
У нее в сарае Саша решил сделать схрон флагов и транспарантов - раньше все это у Неги хранилось, но его взбешенная мать выкинула на улицу партийную атрибутику. Хорошо еще, Позик все подобрал. Таскаючи красные стяги и длинные древки в сарайчик, Саша свыкся с Верой.
- Чего, Вер? - спросил, взяв трубку телефона.
- Можно, я приду?
- Приходи.
* * *
Поначалу этому парню не доверяли, но ему явно было плевать - доверяют или нет. Он и сам никому не верил. Невысокий, но очень крепкий, с почти круглыми плечами, с шеей прокаченной, весь, казалось, сотканный из нечеловеческих, медвежьих или бычьих мышц. Смотрел исподлобья, улыбка была неприятной - зубы обнажались, словно с усилием, и глаза щурились - вот и вся радость человечья. Но даже такая гримаса редко появлялась на лице его - в основном, когда кто-то из местных, Сашкиного отделения "союзников", совершал уж совсем безбашенные поступки. Олегу нравилась эта безбашенность. Его Олег звали.
Он любил драки, был агрессивен, а скорей, даже жесток. Служил в Чечне, дембельнувшись, устроился в ментовский спецназ, снова поехал в Чечню и накатал пять командировок...
Потом его выгнали из спецназа - в своем родном городе Олег при задержании избил "серьезного человека", брата прокурора города. "Серьезный человек" сам был не прав, но в этом никто разбираться не стал.
Олег обиделся, он вообще был дико обидчив, и, признаться, "союзников" недолюбливал - за то, что многие из них в армии не служили, не хотели "качаться" и вообще вели себя не по-мужски - в его, конечно, понимании. Раскрашивали город по ночам, помидорами бросались, устраивали концерты, где собиралась пьяная и шумная, волосатая, псиной припахивающая публика, сами пели под гитары глупые песни... "На хер вас..." - говорил Олег, но на собрания все равно приходил, несколько раз хорошо помогал "союзникам". "На хер вас, на хер, - повторял он, - просто податься некуда. Хоть бы какие-нибудь псы злые собрались в партию... Вывелись, что ли, все?" Олег брал на себя обязанность общаться на митингах с милицией - со своими сослуживцами он иногда договаривался, рядовые к нему до сих нормально относились, хотя и называли ебанутым за дружбу с "союзниками".
Когда же приезжали другие подразделения, его каждый раз забирали за хамство, но он умудрялся такие скандалы устраивать, пока его волочили в машину, что об остальных "союзниках" просто забывали, и они разбредались быстро, сворачивая флаги.
Потом по местным телеканалам показывали злобную морду Олега - как его, вчетвером, а то и впятером, затаскивают в машину с мигалкой. Он был ученый парень - шуму производил много, но по выяснении обстоятельств задержания его штукарство никак не тянуло больше чем на административную статью о "злостном неповиновении". Ну, орал истошно, ну, обзывался. Ну, сгребал в короткие, сильные пальцы землю с газона, куски асфальта и кусты придорожные, пока его, самочинно завалившегося на живот, тащили стражи порядка.
Он умел изобразить истерику, так что казалось, контроля над собой он уже не держит и вообще вряд ли вернется в состояние рассудка. Саша присмотрелся к этим истерикам - и на митингах, и в случайных драках, когда Олег разгонял непереносимое им на дух дворовое быдло, - и понял, что парень этот хитрый. Даже неприятно хитрый, словно зверина последняя. Естественно, мог он быть трезвым и ясным - в любом разговоре, с любым человеком, не подрагивал нервно, в глаза смотрел, отвечал дельно, как в тюрьме, наверное, отвечают при серьезной беседе.
Менял стиль поведения мгновенно, не чувствовал никакой жалости к живому существу - в драке мог пальцы сломать человеку. Ломал как-то - и Саша этот хруст слышал, запомнил.
Ненавидел власть - всю поголовно - и желал премьерам и губернаторам смерти - реальной, физической, желательно оригинальной, не очень быстрой. У него оружие было, у Олега, привез из Чечни, обменял где-то там на бутылку водки. Он сам как-то сказал Саше.
Но Саша имел привычку ничего лишнего не знать, не выпытывать, дабы не носить в голове информацию, которую можно было бы извлечь тем или иным, вполне кустарным способом. Поэтому и не знал, что за оружие, да и осталось ли до сих пор.
Когда впервые речь об оружии зашла - оно еще не было нужно. Теперь пригодилось.
Он созвонился с Олегом и отправился в компании с Верочкой к нему домой - до сей поры только раз у него бывал.
Позвонили в дверь, Олег крикнул, что - открыто. Войдя, Саша увидел Олега возле зеркала - он стоял совершенно голый, боком к вошедшим. Саша встал на месте, опешив немного и сразу скривив улыбку, - искреннюю, но несколько озадаченную.
- Пришел, Сань? И чего встали? - Олег прикрыл ладонью свое тяжелое хозяйство и махнул другой рукой в сторону комнаты. - Заходите вон...
Вера, хихикнув, как милый колокольчик, прошмыгнула.
- Ты чего растелешился? - спросил Саша.
- Мылся, - ответил Олег.
Он и вправду был сырой немного. И холодком от него веяло - холодный душ принимал. Смотрел на рожу свою в зеркало, прыщ, кажется, нашел.
- Вот пакость какая-то вскочила, - пояснил Олег, - не могу от зеркала уйти, пока не изничтожу.
- Ну-ну, - сказал Саша и прошел вслед за Верой. Она сидела тихо, на краешке дивана, улыбаясь, и по улыбке ее Саша понял, что ее впечатлило голое тело мужское, и вообще... ей интересно... и она готова давно, хочет. Только Саша отчего-то не хотел ничего.
Можно было, конечно, хотя бы и с ней, но можно и без этого жить. Он последнее время, с тех пор как грудь немного поджила, по несколько раз в сутки истязал себя, отжимаясь и подтягиваясь, и заметил, как оброс тонкими, жесткими мышцами. Стал худым и твердым. И голова пустой стала, лишенной эха. Никто не откликался внутри ее, ни на одно слово, и воспоминания теплые и детские ушли. Морщился только, если видел целлофановые пакеты - когда мать из них хлеб вытаскивала, вернувшись с работы, и однажды этот пакет мелко порвал гибкими, злыми пальцами на маленькие кусочки.
- Ты зачем это? - спросила мать.
Он не ответил, конечно. Откуда он знал, зачем.
- Ну что там, с Негативом? - спросил Олег, войдя в шортах.
Вера мельком глянула ему на область паха, приметил Саша.
- Ничего, сидит.
- Письма пишет?
- Одно... Одно написал. Я Позику звонил. Написал, что все нормально и чувствует себя хорошо. Позик читал мне по телефону. Хорошо, если в письме есть слов двадцать пять. Но, по-моему, там меньше...
Олег кивнул, и даже на его лице мелькнуло что-то отдаленно напоминавшее сожаление.
К кому Олег относился с явной приязнью из местных "союзников", так это к Негативу и к Позику. Чем-то они радовали его. Может, были похожи на армейских его товарищей - самых бесшабашных и забубённых. Тех товарищей, что убиты уже.
Олег, правда, не видел, как Негатив цветы ласкает - может, ему и не понравилось бы. Хотя черт его знает, Олега.
- Пойдем, покурим? В подъезд? - предложил Саша.
- А я? - спросила Верочка.
- А ты посмотри что-нибудь. Олег, что у тебя можно посмотреть? У тебя есть собственные фотографии в неглиже и с гранатометом?
В подъезде Саша сразу и напрямую спросил про оружие. Ну, верней, на всякий случай изобразил.
- Ты говорил, что у тебя есть такие штуки, - и показал, как человек стреляет.
Олег мотнул головой.
- Надо?
- Надо, - подтвердил Саша.
- Меня не позовете? - спросил Олег.
- Не знаю пока.
- А когда надо?
- Например, сегодня.
- Например, пошли тогда, - незлобно передразнил его Олег.
- Пошли, - согласился Саша. - Верочке сказать чего?
- Я сам скажу. Мы на полчаса.
Олег переоделся в джинсы, старую рубаху и старую куртку. На ноги берцы натянул.
- Твоя девочка? - спросил он, пока спускались в лифте, не скрывая ту мужскую жадность в голосе, что характеризует интерес определенного свойства.
- Не знаю... - ответил Саша, не задумавшись толком о вопросе, о другом о чем-то размышлял.
- Чего "не знаю"? Спишь с ней?
- Наверное, - ответил Саша, и снова невпопад.
- Чудак, а, - неприятно оскалил улыбку Олег. - Как ты в армии служил, такой чудак?
- Нормально служил, - ответил Саша, тоже улыбаясь.
Внизу Олег достал из кармана связку ключей, попросил Сашу фонарь подержать, извлеченный из другого кармана. Открыл дверь в подвал - старую, скрипящую.
- Свети, - велел.
- Ты что, в подвале его держишь? - спросил Саша.
- А где мне держать, дома? Или на даче?
- Закопал бы где-нибудь.
- В городе нигде не закопаешь, а ехать за город... Вдруг пригодится когда - срочно. Вы же не всю жизнь собираетесь метать помидоры? Саша не ответил. Он-то явно не собирался уже...
Олег достал из кармана еще один фонарик, светили теперь вдвоем. Все равно видно было плохо. Шли друг за другом по узкому, затхлому, вонючему коридору, под ногами отчего-то хлюпало неприятно. Справа тянулись трубы горячие, ветошью покрытые, слева вроде бы помещения какие-то были, но давно. Теперь стояли черные, захламленные нещадно, хоть труп там прячь. И писк какой-то Саша слышал явственно.
- Пищит кто-то, - сказал он Олегу.
- Хер его знает, - ответил Олег равнодушно и тут же вскрикнул матерно: - Тьфу, блядь!
- Чего? - выдвинулся Саша из-за спины Олега, елозя по полу светом фонарика.
- Крыса, - сказал Олег мрачно. - Крысы, наверное, пищат. Развелись, твари. С тех пор как столовую открыли в доме. Раньше не было...
Пошли дальше. Саша старался себе под ноги светить - не хотелось ступить на крысу. Олег ругался:
- Сюда, вперед свети. Ты за мной идешь, никуда не вляпаешься... Здесь вроде. На, свети двумя фонарями.
Олег принялся раскидывать кучу хлама - сдвинул и уронил стоймя поставленный диван, поломанную мебель какую-то раскидал, землю ногами разгреб. Достал из-за пояса саперную лопатку, поторкал ею в землю, услышал тот звук, что желал услышать, быстро раскопал и вытащил пакет. Развернул бережно. Пропитанная маслом ветошь мелькнула в свете фонарика. И черный ствол. ПМ, Макарова пистолет.
Олег извлек обойму, посмотрел, погладил пальцем - полная.
- Еще обоймы четыре в запасе, - сказал он, загоняя магазин в рукоятку.
Саша светил фонарями и определенно слышал близкий, громкий, многоголосый писк.
- Чего они так пищат? - спросил неприязненно.
- Я ебу, чего. Пойдем посмотрим.
Олег снял пистолет с предохранителя, передернул затвор, загоняя патрон в патронник, поднял руку со стволом - словно забавляясь.
- Свети ярко, - попросил почти весело, но уже в животном, заставлявшем глухо торкаться кровь в жилах, предчувствии чего-то.
Они прошли в сторону писка еще несколько метров и встали там, где звук был особенно сильный.
Саша направил туда свет фонариков, внутренне несколько психуя - будто боясь увидеть нечто из ряда вон... И увидел.
Олег только ковырнул какую-то колченогую тележку, писк вдруг стал резче и злее, и в свете дрогнувших на мгновенье фонарей задергалось не менее десятка крысиных морд. Крысы не разбегались.
Саша едва успокоил заплясавшие нервно руки и, по возможности твердо, скрестил фонари на источнике звука.
- Твою мать! - произнес Олег. - Что за херня! Саша сглотнул слюну.
- Ближе подойди, - велел Олег зло. - Ближе, сказал!
Сашка шагнул вперед, лучи метнулись, потом вернулись снова, найдя искомое, омерзительное, шумное.
Крысы - их было намного более десяти - срослись хвостами, а некоторые еще и боками. Хвосты их представляли собой единый клубок, величиной с кулак, - и на этот клубок налипла всякая грязь, сукровица, грязный пух. Передние лапы у крыс работали, но уползти они не могли никуда, мешая друг другу.
Задние лапы крыс, рассмотрел задрожавший нервно Саша, были мертвы, атрофированы.
Злые маленькие глазки смотрели, как казалось, совершенно безумно. И писк раздавался неумолчный.
Олег неожиданно опустил ствол и выстрелил в центр клубка - одна из крыс, показалось Саше, распалась чуть ли не надвое, раскрыв грязные, бестолково перемешенные внутренности.
Саша не успел выругаться на Олега, как он выстрелил еще раз и угодил, похоже, прямо в клубок сросшихся хвостов. Несколько крыс, нежданно для них самих освободившихся друг от друга, стали расползаться - таща за собой задние лапы, хвосты - у некоторых короткие, у других - напротив - чрезмерно длинные.
Олег, когда-то успевший засунуть пистолет в карман, наступил одной из крыс на спину и ловко, с жутким замахом, ударил лопаткой по шее, разделив животное сразу на две части. Следующую ударил той же лопаткой - плашмя, несколько раз.
Он кромсал и дробил крыс, ударял их пяткой тяжелого сапога по головам, оглушая, - и снова орудовал лопаткой, расчленяя с хэканьем мерзкие тушки, иногда сипло ругаясь, жутко и грязно.
Несколько крыс уползали, таща за собой спутанную тетиву тонких кишок. И лишь пара крыс, слипшихся боками, не в силах была ползти и кружила на месте, бестолково дергая и двигая четырьмя лапками.
В тусклом свете мелькало обезображенное нелепой судорогой - то ли смеха, то ли ненависти - лицо Олега. Лопатка взлетала и падала резко, ястребино, издавая смачный, сырой звук.
- Все, что ли? - спросил Олег спустя минуты три. Подтекала кровь, несколько крыс конвульсивно
дрожали конечностями и отсвечивали даже в смерти злыми глазками.
- Пошли отсюда, - сказал Саша.
* * *
Вернулся домой с Верочкой, ничего ей не рассказав.
Купил возле дома бутылку водки.
- Ты чего такой? - спросила Верочка.
- Нормально все. Помолчи. И она замолчала покорно. Мать ушла в ночную смену.
Квартира носила в себе запах недавней уборки, чистоты, влажного пола.
- Выпьешь со мной? - спросил Саша. - Только молча. Хочешь, я музыку включу?
- Включи, - чуть испуганно согласилась Верочка. Саша налил сначала себе и выпил сразу, жадно, ничем не закусывая. Потом уже налил в два стакана понемножку. Разрезал яблоко. Потом разрезал лимон. Посмотрел на него внимательно, вспоминая.
- Можно, я с лимоном? - спросила Верочка. Саша поднял на нее глаза, посмотрел тяжело и бессмысленно, согласно мотнул головой.
Верочка выпила, скривилась, закусила лимоном и скривилась еще больше. Терла маленький носик, и на глазах выступили слезы. Саша улыбнулся жалостливо.
- Дурочка, - сказал. - Иди-ка сюда.
Поцеловал ее в маленький рот, она неумело ткнулась языком и застонала тихо сразу, быть может, немного наигранно, - но от искреннего желания понравиться и показать нечто обязательное в женщине, чего в самой Верочке еще не было.
Саша велел ей идти в комнату, и она посеменила, отчего-то прикрывая свой задик в джинсиках вывернутой, открытой всеми линиями и оттого беззащитной ладошкой.
Тихо раздел ее в темноте, гладил долго, с закрытыми глазами, видя не ее, конечно. Поворачивал ее потом, послушную, покрикивающую иногда почти жалобно.
Вспомнил лицо Яны - с тем странным, напряженным, внимательным выражением женщины, прислушивающейся к своим ощущениям, - женщины еще молодой, не потерявшей вкус к поискам нового - и во вкус входящей, - вспомнил, и очень быстро, сжав зубы, не издав ни звука, испытал почти что боль, а не радость, - темную, короткую судорогу боли.
* * *
На другой день уезжал. Смастерил себе в сумке при помощи картонки второе дно, припрятал туда пистолет, заложил бельем, парой книг. Билет на поезд не брал - решил добираться на перекладных электричках - чтоб в базу данных не попадать лишний раз. Бывало, что "союзников" опера отлавливали по дороге в Москву - особенно когда в столице большие торжества проходили и "центр" просил регионы проследить движение неблагонадежных лиц – "союзников" в первую очередь.
Саша стоял на платформе, чувствуя необычную тяжесть сумки - казалось, что любой, взявший ее в руки, сразу поймет, что там нечто странное помещено, запретное.
Был ошарашен немного, когда его окликнули. Дернулся нервно, но остановил себя. Медленно обернулся.
Подошел Безлетов, улыбающийся.
- Саша, здравствуй! Ты не обиделся тогда? Я ведь искал тебя. У тебя все нормально?
Саша мгновение не мог опомниться, потом ответил что-то. Сказал, что обид нет и все нормально.
- Я маму свою в гости провожал, - рассказал Безлетов. - К сестре она поехала. Я пока зимой боюсь на машине ездить.
- Машину купили? - спросил Саша, хотя ему, конечно, было плевать на способы передвижения Безлетова.
- Да-да, у меня ведь и работа теперь иная. Мы с вами теперь, Саша, классовые, или какие еще у вас бывают, враги, - говорил Безлетов, улыбаясь. - Я вон там работаю, - и он махнул головой куда-то в сторону центра города.
Саша кивнул, будто понял, о чем речь, но сам не понял. Следил, как подходит его электричка.
- Ну, я поехал, - сказал он.
- Обязательно позвони мне, как приедешь! Ты надолго?
- Не знаю, - раздражаясь внутренне, ответил Саша.
- Позвони, позвони. Хочу познакомить тебя и твоих друзей тоже с интересным человеком.
Безлетов щурился, и чувствовалось, что он действительно хорошо, бережно относится к Саше, и это раздражало еще больше.
- Да, позвоню, - ответил Саша, быстро пожал Безлетову руку и влез в электричку.
"Глупо как-то все..." - подумал. Но менять уже ничего не хотелось. Да и нечего было менять.