Глава шестая
- Саша, мне срочно нужен один надежный человек. Но не ты.Яна глубоко затягивалась и медленно выпускала дым.
Они сидели на лавочке возле ее дома.
Саша по привычке провожал взглядом прохожих - любого пола и возраста. Он любил смотреть на людей.
- Почему не я? - спросил он.
- Потому что для тебя есть работа здесь. У тебя есть такой человек?
"Шаман, Паяла, Бурый... Дальнобойщик... Грек? Олежка-спецназовец?" - мысленно перечислял Сашка самых забубённых своих ребят.
"Негатив", - решил он.
- Есть.
- Он может поехать куда-нибудь? Надолго?
- Может. Насколько надолго?
- Если его возьмут, а его возьмут, он, скорей всего... сядет. На год, на два, не знаю... Это не в России.
Саша замолчал.
- Ну? - повернула строгое лицо Яна.
- Я спрошу у него.
- Не по телефону.
- Когда это нужно сделать?
- Вчера.
- Мне нужно ехать домой, - в форме утверждения, а не вопроса, сказал Саша. - Я поеду. Сегодня.
- Хорошо, - сказала Яна. - Я в бункер. Тебе надо там что-нибудь?
- Нет, - ответил Саша, в который раз за утро с интересом разглядывая Яну, а верней - фиксируя смену ее настроения.
Он специально сказал, что - нет. Ему не хотелось ехать с ней, оттого, что она вновь стала отстраненной. Весь ее вид говорил: "Ничего не было. Не придавай ничему значения".
Саша дымил и тряс головой, словно сбрасывая что-то навязчивое, приставучее.
- Пойдем к метро? - сказала Яна. - Тебе ведь на метро?
Саша встал, выбросил сигарету - он не любил курить на ходу.
В метро они быстро расстались. Саша не смог удержаться и прильнул к стеклу дверей в своем вагоне - пытаясь увидеть, где Яна, - быть может, она тоже смотрит на него.
"И машет рукой тебе..." - жестоко поерничал Саша над собой.
Яну он не разглядел. Поезд влетел в тоннель, и Саша увидел свое отражение, густо-темные волосы, размытый, неясный взгляд, щетину, которая отчего-то показалась седой, с седыми волосками.
На вокзале он выпил пива, хотя хотел водки, и, ожидая поезда, выкурил сразу несколько сигарет.
В поезде он забрался на верхнюю полку и легко, посреди дня, заснул, и спал, не видя снов. Один раз только разбудила проводница - он, открыв глаза, дал паспорт и билет. Чтобы вернуть ему документы спустя минуту, ей пришлось будить Сашу снова.
* * *
Приехал в свой город поздно вечером, но трамваи еще ходили. Он любил ездить на трамваях, в них было очарование, важная, не тянущая душу, как в автобусах, медлительность при подъеме в горку и веселое, но с чувством собственного достоинства, дребезжание при спусках.
Саша направился к Негативу.
Казалось, Яна была где-то рядом, Саша порой вглядывался в редкие девичьи фигуры на улицах, а иногда трогал, поглаживал большим пальцем подушечки указательного и безымянного, словно пытаясь вспомнить, растревожить на своих руках ощущения ее кожи. Не получалось. Пальцы и пальцы.
"Я ей не нужен", - вдруг понял Саша и прислушался к себе. Внутри было тихо. И горько, да. Но горькость эта была мягкой, словно крошки лекарства, оставшиеся на дне стакана.
И еще под ложечкой жгло слабо и нудно.
"Яна... Ты - мое сердечное сплетение", - произнес Саша то, что было малопонятно ему самому.
"Зачем ты так?" - спросил ее.
"Ты едешь к Негативу", - одернул себя. Дрогнул плечами.
"Знаю. Еду".
"Негатива могут посадить".
"Знаю. Могут".
Саша знал, что Негатив согласится. Негатив давно жаждал влезть куда-нибудь, учудить злое нечто.
Кто-кто, а Негатив был начисто лишен той юношеской, не всегда разумной романтики, и, как был уверен Саша, хорошо представлял, что такое... ну, назовем это - несвобода. Еще назовем - лишения.
Саша тоже не боялся тюрьмы: он знал это почти наверняка.
Везде были люди, всюду жили люди, и Саша всегда находил с ними общий язык, хотя порой не понимал их. Впрочем, "не понимал" - не совсем верно. Ему казались странными, или глупыми, или неуместными, а чаще всего - примитивными мотивации многих человеческих поступков. Но Саша привык не проявлять своих удивлений и раздражений, не требовать от людей многого. Он был в меру спокоен и в меру агрессивен, лишен сентиментальности и не избалован.
"Я выживу в тюрьме", - спокойно сказал себе Саша.
Поднимаясь в квартиру к Негативу, он решил, что поговорит с Матвеем, тем самым, что замещал сейчас в партии Костенко, - и предложит ему, чтобы ехал все-таки он, Саша. Матвей наверняка знает, что затевается. Пусть Матвей решит.
Матвей и Яна были теми лидерами, что определяли работу "союзников". Саша позвонил в дверь. Несмотря на то что дом был ветхий, старый и предаварийный, а проживали в нем в основном люди пьющие и не следящие вообще ни за чем, у Негатива стояла крепкая дверь, и звонок работал. В самой квартире, конечно же, была нищета, Саша знал, но чистая нищета.
- Кто? - спросил юный голос.
"Позитив", - определил Сашка по голосу младшего брата Негатива. Задорный весельчак, он получил свое прозвище в противовес старшему брату. "Союзники" называли его Позик.
- Я.Тишин.
Дверь открылась, и Саша увидел хитрую улыбающуюся мордочку.
- Аллах акбар, - поприветствовал Сашку Позик.
- Привет, Позик. Негатив дома? Можно к вам? Саша скинул ботинки, заглянул в ближайшую комнату, никого не увидел.
- А мать? - спросил Саша почему-то шепотом.
- В ночную... - ответил Позик. - Он во второй комнате, иди.
Негатив поливал цветы.
Саша знал о любви мрачного Негатива к цветам, но все равно каждый раз этому удивлялся. Цветов у него было много, они стояли в горшках в обеих комнатах и на балконе тоже. Все цветы пышно взрастали. Те, что должны были зацвести, цвели в нужное время, а если происходила задержка, так лишь оттого, что Позик периодически, желая насолить брату, поливал какой-нибудь цветок шампунем, смешанным, например, с мочой, уксусом и самогоном.
Истинные имена цветов, в том числе на латыни, Негатив не помнил, верней, и не знал никогда, посему пользовался теми кличками, что дал цветам его младший, гораздый на выдумки братик.
Негатив поливал цветы. Полив, он аккуратно, двумя пальцами пожимал цветам их пухлые или тонкие, зеленые, шершавые лапы, что-то шепча.
- Привет, Негатив! Все травку выращиваешь? - попытался Саша шуткой скрасить интимность случайно увиденного.
Негатив обернулся, привычно мрачный. Ничего не сказал и стал поливать дальше, уже молча.
Саша уселся на диван. Вид Негатива его всегда радовал. Негатив был надежный, как булыжник. Хотя сейчас Сашу ничто не радовало. Он вглядывался в тяжелый затылок Негатива, почти уже жалея его.
- Разговор есть, - сказал Саша.
- Всерьез?
- Да.
- И чего ты уселся? Ты здесь собрался разговаривать?
Они быстро собрались и вышли на улицу. Позик хотел увязаться с ними, но Негатив отшил его - тихим голосом, парой внятных, цензурных слов.
- Вы куда все делись? - спросил Негатив, имея в виду, как Саша понял, Рогова и Веню.
- Они уехали в одну сторону, а я в другую. Я был в Москве. Там ищут человека для дела. За это дело могут посадить. Посадят почти наверняка. Причем, судя по всему, дело нужно провернуть не здесь. Не в России, - сразу сказал Саша, чтобы не тянуть, с трудом заставив себя хотя бы говорить неспешно.
- Ну, наконец-то, - сказал Негатив просто.
Он держал в руках веточку и перочинный ножик. Ножиком он обстругивал веточку, короткими и точными движениями. Саша присмотрелся - ветка была сохлой, обломанной давно, поднятой с земли. Негатив не стал бы ломать ветку живого дерева.
- Что "наконец-то"? - спросил Саша.
- Наконец-то они решили заняться делом. Когда мы едем?
- Когда ты сможешь?
- Я смогу через три минуты.
Саша задумался. Он собирался зайти домой. Быть может, повидаться с матерью. Он не собирался так скоро. Завтра, он хотел завтра утром.
"А зачем зайти домой? Матери нервы потравить?"
Саша взглянул на часы.
"Если пойдем пешком на вокзал, запросто успеем на двухчасовой", - подумал Саша и повторил свою мысль вслух. Негатив кивнул.
Минуты через три с копейками Негатив вышел с Позиком. Позик был непривычно серьезен.
- Матери скажешь, что я уехал в Москву на заработки, - сказал Негатив.
- А на самом деле? - Позик косился недоверчиво.
- На самом деле я поеду на заработки в Питер... Ты все понял? Учишься - это раз. Не куришь - это два. Поливаешь растения - это три. Если загубишь мои растения, - уши отрежу, как приеду.
- Ладно, я все понял. И без ушей люди живут.
- Вот-вот, будешь как люди.
Они разговаривали очень серьезно, не улыбаясь даже глазами, и Саше тоже не хотелось улыбаться.
- Давай, Позик, дальше не ходи. Домой иди! - Негатив пожал братику руку, хлопнул его по плечу и, резко развернувшись, потопал легкой, крепкой походкой.
Саша тоже дал Позику руку, и тот принял рукопожатие, не глядя на Сашу, но глядя в спину старшего брата. Саша развернулся и бегом нагнал Негатива.
"Сейчас я снова сяду на поезд. Сколько я накатал уже..."
- Наверное, за неделю я накатал столько, что проехал всю Европу туда и обратно... - сказал Саша Негативу. Просто для того, чтобы говорить хоть что-то.
Негатив не ответил.
- В Москву, как в булочную, - сказал Саша будто себе. - Не помню, какой раз за неделю. Все деньги уже прокатал.
- Я у Позика копилку изъял, - ответил Негатив, - он копил себе на куртку и берцы.
- Придумаем что-нибудь, Нега. Найдем Позику денег.
Саша хотел тронуть Негатива за плечо, но передумал. Сделал малое движение рукой и оборвал жест. Но Негатив заметил.
Саша понял это по изменению тональности мол¬чания товарища. От молчания повеяло хмурью.
- Не сочувствуй мне, а то я себя жалеть начну, - сказал Негатив, помолчав.
Голос у Негатива был такой, что с трудом верилось, что он умеет себя всерьез и чувственно жалеть. Обычный голос Негатива.
На вокзале их встретили цепкими взглядами двое милиционеров. Остановили, попросили документы. Долго смотрели в паспорта, поднимая глаза, чтобы сверить фото и оригинал, думая в это время явно о чем-то другом.
- Куда собрались? - спросил один из них неприветливо - тоном, которым разговаривает вся милиция России, словно каждый встреченный ими уже заведомо негодяй.
"А тебе что за дело, урод", - захотелось ответить Саше.
- По бабушке неожиданно соскучился, решил съездить, - сказал Саша. - С другом.
Милиционер в упор смотрел на Сашу, лицо стража правопорядка было непроницаемым и, кстати, вовсе не тупым. Просто ни одна мышца не дрогнула, и все. Он подал Саше паспорт и отвернулся. Второй тоже отдал Негативу документы.
Они купили билеты. Покурили на платформе. Еще раз покурили. Долго курили и молчали. Впрочем, Негатив часто молчал. Это ничего не значило.
- Что там Москва? - спросил он наконец. Речь, конечно же, шла о партии.
Саша рассказал.
В поезде они улеглись на верхние полки, которые выпросили себе еще при покупке билетов. Белья себе, конечно, не взяли. И так замечательно. Негатив отвернулся и, кажется, задремал.
Саше не спалось. Он лежал с закрытыми глазами и думал - как любой человек, сам себя перебивая, перескакивая с одного на другое, вполне бестолковое.
"У Негатива нет отца. Матери его одной придется Позика поднимать...
А Позик сам себе голова.
И вообще, что ты, хоронишь, что ли, Негатива. Сам, может, поедешь вместо...
У тебя тоже отца нет. Но и Позика у тебя нет. Ни хера нет...
...Безотцовщина в поисках того, кому они нужны как сыновья. Мы - безотцовщина в поисках того, чему мы нужны как сыновья...
Врешь ты. Есть и с отцами "союзники". Но им не нужны отцы... Потому что - какие это отцы... Это не отцы. Поэтому не вру.
А матери?
А что матери? Они знают только то, что сыновья им нужны дома..."
"Если ты меня любишь - не мешай мне..." - сказал он матери когда-то. Но она мешала. И он перестал ей говорить что-либо, скрывал от нее почти все. Но она догадывалась, конечно.
"К маме я не съездил, черт. Надо было все-таки съездить. Что она там одна... Без отца.
А у Яны есть отец? Какая тебе, к черту, разница? Нет, интересно. Она же откуда-то из провинции. Вроде бы учиться поехала. И теперь вот... Ведь ее могут посадить. Как она не боится? Она же... тонкая. Откуда это вообще взялось в ней, эта страсть ходить строем, впереди строя, эти наши флаги, эта наша злоба...
Наша злоба так раздражает Безлетова.
Вы же принесли Россию в жертву вашим разочарованиям, Алексей..."
Саша начал разговаривать мысленно с Безлетовым, он часто так делал, если не мог заснуть, спорил с кем-то. Впрочем, не страстно. Даже во сне спорить было лень.
"Вы же принесли страну мою в жертву своим разочарованиям...
...Для вас Россия уже не имеет этнического смысла, не говоря о смысле пространственном... Вы обезумели, вы погрязли в своем "духовном опыте" - о нем лишь и говорите. Но первичны в вашем поведении все-таки не ваши искания, не ваше маловнятное понимание добра, которое вы так легко предаете, едва речь заходит об ином понимании бытия, - первично все-таки ваше разочарование, которое настигло вас не так давно и раздавило. Вы могли бы спастись от разочарования, честно посмотрев внутрь себя, по всем углам... Там много всякого сора... Но вы не умеете - честно. Вы умеете только амбициозно.
Быть может, русский человек вообще не склонен к покаянию... И наши мыслители не правы?
...И хорошо, что не склонен, а то бы его переломало всего. Но хотя бы к признанию собственной самой малой неправоты?"
"А ты?
А я ничего не хочу от Безлетова..."
Поезд мягко шумел, покачиваясь.
Саша задремал где-то под утро, когда припухшие пассажиры начали уже бродить к туалету и обратно, задевая Сашины ноги. Он пытался притянуть колени к животу, но не было места, чтобы свернуться так.
Негатив толкнул в плечо.
- Вставай, - сказал хмуро.
* * *
В бункере всегда было шумно и весело. Он был схож с интернатом для общественно-опасных детей, мастерской безумного художника и военным штабом варваров, решившихся пойти войной неведомо куда.
Здесь были девушки, в лицах которых невероятным образом сочетались брезгливость к окружающему миру и возвышенные чувства по отношению к тому же самому миру. Как ни странно, это было органично.
Девушки были или очень красивыми, или совсем некрасивыми.
Было много молодых людей, которые всевозможным образом выстригали волосы на голове - либо не оставляя растительности вообще, либо оставляя челку или ирокез, или даже странные бакенбарды над ушами. Впрочем, встречались совершенно неожиданные юноши с безупречными прическами, в отличных пиджаках, а еще: простые рабочие пацаны, с простыми лицами. Все они достаточно быстро обживались вместе и больше не удивляли друг друга ничем. Ни волосами, ни пиджаками, ни провинциальным говором. Саша знал многих, почти всех видел раньше, и его тоже ничто давно не коробило: он быстро понял, что почти все "союзнички" - ребята славные. В первую очередь тем, что легко подставляются под удар, под множество ударов, в конечном итоге - жертвуя собой, своими поломанными ребрами, отбитыми почками, пробитыми головами.
Они взялись держать ответ за всех - в то время, когда это стало дурным тоном: отвечать за кого-то помимо самого себя.
"Это лучшие люди на земле", - сказал Саша себе давным-давно и закрыл тему. Пытался, правда, как-то доказать это матери, но она не поверила. Войдя в бункер, он пожал нескольким знакомым руки, с кем-то обнялся. Негатив мрачно смотрел на обитателей бункера - его они, конечно, раздражали. Он бы предпочел, чтоб все "союзнички" ходили молча или, по крайней мере, не крича и не гогоча - в нормальной одежде, без этих проклепанных курток или черных костюмов, и чтоб не курили в помещении, и чтоб подмели пол и починили лавки... Он бы сам починил немедленно... Появился Костя Соловый - тот, что размахивал тогда цепью в центре Москвы, с жадными глазами, с ярким ртом, и в сопровождении красивой "союзницы" к тому же, которую он беззастенчиво гладил по ягодицам.
- Член партии обязан иметь как можно больше женщин, - объяснял он ей мягким и наглым голосом. - Член партии обязан предлагать себя сначала лучшим женщинам. Член партии обязан домогаться всех женщин, потому что завтра он может быть убит на фронте. Если встречи члена партии с женщиной повторяются два и более раз, он должен избить ее. Идеально - одно избиение на каждые десять сношений. Член партии имеет право на убийство женщины, которая его не понимает и чего-то постоянно хочет от него.
Девушка смеялась. Соловый подмигнул Саше, прошел мимо, но в последний момент ловко подтолкнул девушку к Саше, продекламировав:
- Член партии обязан требовать от женщины развратных действий в отношении своих товарищей по партии.
- Дурак вообще! - наигранно обиделась девушка на Солового, отстраняясь от Саши, - тот успел ощутить ее мягкое, податливое, нежное тело.
Из туалета, располагавшегося прямо напротив входной двери, вышел высокий парень со смешливыми глазами. Он вытирал сырые, видимо, только что вымытые руки о штаны.
- Мочить в сортире. Мочить в сортире. Моя моча замочена в сортире. Ей сыро, - произносил он несколько сомнамбулическим голосом, удивительно похожим на голос президента страны.
- Матвей здесь? - спросил Саша у дежурного по бункеру.
Ответили, что здесь.
Матвей вышел из помещения, которое "союзники" называли "сакральная" - комната, где раньше работал неутомимый Костенко. Теперь там с утра до вечера вкалывал на партию Матвей.
Он был невысок, сухощав, с небольшой бородой, с ясными глазами, хорошей улыбкой.
"Союзники" любили его, многие подражали ему - словечки Матвея, спокойные его жесты, мягкие интонации цеплялись неприметно - и вот уже то в одном, то во втором "союзнике" Саша примечал привычку подобно Матвею с неизъяснимым обаянием говорить, соглашаясь в чем-то: "Нуда, нуда...", - или носить короткое, черное или серое пальто, почти всегда расстегнутое... Увидев ребят, Матвей кивнул - очень серьезно, словно говоря: "Ну да, ну да, я понял, зачем вы. Это хорошо, что вы здесь".
- Саш, привет, - Матвей крепкой, сухой ладонью пожал Сашину руку. И с Негативом поздоровался, когда Саша представил его.
- Пойдем, что ли, на улицу, - предложил Матвей. Матвей отдал свой сотовый дежурному, спросил, нет ли у Саши и Негатива мобильных, - у них не было. "Пропаленные" мобильные оперативники использовали для "прослушки" - все об этом знали.
- А то всем очень интересно, о чем мы... говорим... - сказал Матвей, что-то проверяя в карманах.
- На улицу пойдем, да? Там поговорим. Сейчас, Янку только возьмем.
Яна тоже была в "сакральной", она вышла, мягко ступая, не улыбаясь, даже не взглянула на Негатива, кивнула Саше, он ответил ей, просто прикрыв глаза и чуть дольше задержав их, чем когда моргаешь. Постарался ни о чем не думать и не подумал ни о чем.
Они долго шли по дворам - в какое-то местечко, известное Матвею, наверное, сам высмотрел недавно, держа путь к бункеру столичными двориками. Пришли к беседке, уселись вчетвером, подвое друг напротив друга, закурили - все, кроме Негатива.
- Тебя так и называть - Негатив? - спросил Матвей.
Негатив кивнул.
Матвей закурил и сказал, что Негатива посадят.
- Ты готов? - спросил он.
- Я готов, - ответил Негатив просто.
Ехать нужно в Латвию. Нужно будет сорвать стоп-кран в поезде "Петербург – Калининград". Он идет через Латвию. Сорвать стоп-кран и выпрыгнуть с поезда на территории этой страны. Где-то у Даугавпилса. Добраться своим ходом до Риги. "Деньги на транспорт у тебя будут. Там ходят утренние электрички. В Риге тебя встретят. Вот по этому адресу". Матвей дал Негативу листок и сказал, что листок этот нужно выкинуть минут через десять. "Память хорошая?"
- Я запомню, - ответил Негатив, разглядывая адрес при помощи Сашиной зажигалки, взятой со столика.
В Риге нужно будет сделать все предельно быстро. Задача: захватить смотровую площадку башни на центральной площади города.
Забаррикадироваться там. Скоро Девятое мая, а их поганая охранка затеяла более ста уголовных дел по русским ветеранам Второй мировой, живущих в гордой прибалтийской стране. "Стараются к празднику", - сказал Матвей. Нескольких уже посадили как "бывших оккупантов". Двое из стариков умерли в тюрьме. Нужно устроить там, прямо в центре Риги, бучу, дождаться журналистов, желательно европейских, и потребовать прекратить этот беспредел. Никто, кроме "союзников", не собирается ничего делать.
"Все определится на месте - сроки, способы, прочее", - сказал Матвей. Он кивнул Негативу, будто спрашивая: "Ну, все ясно, дорогой мой?" И Негатив кивнул спокойно в ответ: "Все ясно".
- Матвей, я в этом деле никак не нужен? Я хотел бы, - сказал Саша, вдруг понимая, что спросить нужно было раньше - но раньше, пока они сюда шли, показалось глупым: что преждевременно трепыхаться.
Когда Саша заговорил, Негатив повернулся к нему и воззрился жестко. Саша не реагировал, глядя на Матвея.
- В этом деле ты никак не нужен, - без эмоций ответил Матвей. - Ты нужен в другом деле. Пойдемте, выпьем, что ли, чаю? - спросил он безо всякого перерыва и куда добрее.
Они дошли, неожиданно развеселившиеся, до кофейни - по дороге Матвей начал о чем-то рассказывать, о какой-то новой проделке "союзников", и было очень забавно, Яна несколько раз засмеялась хорошо, и даже Негатив улыбался.
О том, как "союзники" расклеивали антиправительственные листовки на столбах, вставая друг другу на плечи, - получалось так высоко, что оторвать было очень трудно. И утром перепуганные менты бегали возле столбов, не зная, что предпринять. Ну, не будут же они в форме друг другу на плечи вставать. Пока лестницу нашли... Ходили с этой лестницей по всей трассе... Через час только подвезли каких-то оглоедов из КПЗ - заставили их отдирать.
Сашу поначалу нехорошо задело это веселье, а потом подумал: "Наверное, так даже лучше. А что, надо было идти с понурыми лицами?.."
Матвею явно понравилось, как реагировал в беседе Негатив, и сам Негатив понравился Матвею.
О том, как Негатив показался Яне, Саша не мог догадаться. Он вдруг подумал, что ей вообще все равно и никого не жалко особенно. "Наверное, так даже лучше, - повторил он еще раз. - Действительно, так даже лучше. Она же не сестра милосердия... Может, она спит с Матвеем? - подумал Саша. Но мысль получилась странно отстраненной, бездушной. - Спит, не спит - мне все равно, просто я хочу ее видеть. Гладить ее тонкие пальцы иногда... Нет, часто".
В кофейной почти никого не было, один мужчина сидел спиной. Матвей внимательно посмотрел на эту спину и вроде остался доволен.
Матвей заказал на всех чаю и бутербродов. Сидели, жевали с аппетитом, Матвей рассказывал о том, как живут "союзники" во всех концах страны. Партийцы приживались и разводились как бактерии везде - в тайге, в тундре, в степи... Были совсем узкоглазые "союзники", были чернокожие, чеченцы были, евреи.
- У нас новый пресс-секретарь партии - еврей, Яша, - говорил Матвей. - Ему мама названивает все время, что-то говорит, а он отвечает, - здесь Матвей хорошо изобразил еврейскую речь, - ...он отвечает: "Мама, ну какой я еврей. Если бы я был еврей - разве я сидел бы здесь?"
...Среди "союзников" имелись удивительные особи вроде капитанов дальнего плавания, бывших кришнаитов, рецидивистов, и даже один космонавт наличествовал.
Саша спросил о Костенко, о том, как движется его дело, и Матвей рассказал, что вождь злой, пишет злые письма, но не сломавшийся, строит там всех в камере, где сидит, прижился сразу, его уважают в тюрьме... "Весточки доходят не только от вождя, - сказал Матвей. - Хорошо к нему относятся блатные..."
Саша иногда думал о Костенко, пытался понять этого странного, агрессивного, очень умного человека.
Костенко - Саша заметил это давно - очень любит слово "великолепный" и слово "чудовищный". Часто их употребляет. Словно рисует - сочными мазками. Мир населен великолепными людьми или чудовищным сбродом. Чудовищная политика должна смениться великолепным, красочным государством - свободным и сильным.
Он не стесняется говорить так просто - потому что как никто другой умеет говорить сложно: если это необходимо.
Костенко написал добрый десяток отличных, ярких книг - их переводили и читали и в Европе, и в Америке, на них ссылался субкоманданте Маркос, - правда, они не виделись ни разу, эти два человека, замутившие по разные стороны океана революционное гулево и варево.
...И вот, несмотря на весь свой отменный культурный багаж, признаваемый всеми, даже врагами, за исключением полных идиотов, - несмотря на свои знания и свой словарь огромный, Костенко все равно имел тягу к ярким и простым словам, сразу определяющим, что есть что.
И сам он, и его характер, - думал Саша о Костенко, - таился где-то между этими определениями – "великолепный", "чудовищный". Великолепный человек, способный на чудовищные поступки. Да, так... Великолепная наглость Костенко и его чудовищная работоспособность. Правда, здесь слово "чудовищное" уже в переносном смысле... Но подходит.
И Саша вдруг вспомнил, как был удивлен, когда после агрессивных книг Костенко, порой изысканно агрессивных, порой неприлично агрессивных, он вдруг наткнулся в библиотеке на стихи Костенко, детские, абсурдистские, печатавшиеся раз или два давным-давно, лет двадцать, наверное, назад. В них присутствовало просто нереальное, первобытное видение мира - словно годовалый ребенок, познающий мир, научился говорить и осмыслять все то, что видит он впервые, - осмыслять самочинно и озвучивать познанное без подсказок. И мир в стихах Костенко получился на удивление правильным, первобытным - таким, каким, он и должен быть, вернее, таким, какой он есть, - просто нам преподали, преподнесли, объяснили этот мир неверно. И с тех пор мы смотрим на многие вещи, не понимая ни смысла их, ни предназначения...
То же самое благое умение - видеть все будто в первый раз - Костенко проявлял и в своих философских книгах, но там так мало осталось от ребенка... Там вовсе не было доброты. В них порой сквозило уже нечто неземное, словно Костенко навсегда разочаровался в человечине, и разочаровался поделом. Он умел доказывать свои разочарования.
И пока "союзники" мечтали лишь о том, чтобы сменить в стране власть, гадкую, безнравственную, лживую, Костенко пытался думать лет на двести вперед как минимум. Что-то ему виделось там чудесное. Ах, да, чуть не забыл - не чудесное, а - великолепное и чудовищное. Очертания этого он пытался постичь.
Матвей - Саша взглянул на Матвея - был более, что ли, земной, чем Костенко, - оттого с ним легче. Они так хорошо сидели и пили чай, и Матвей еще заказал всем еды.
А потом извинился и засобирался.
Вспомнил: "Черт, забыл, меня ждут в бункере", - и поверилось, что, правда, ждут.
- Матвей, можно я с тобой? - спросил Негатив. - Еще есть вопрос.
Матвей кивнул:
- Обязательно можно. Я тоже еще не все тебе сказал.
И они остались вдвоем с Яной. Она, почувствовал в одно мгновение Саша, хотела было встать вслед за Матвеем - но оставить Сашу с целой кучей бутербродов, в глупом каком-то положении... или начать эти бутерброды рассовывать по карманам... или оставить на столе - когда Матвей их только что заказал и сразу расплатился... В общем, она еле заметно дрогнула, оборвав движение, и осталась сидеть. Отломила кусочек ветчины, жевала. Саша посмотрел на ее руки, держащие стакан, и даже не пытаясь рыться в голове в поисках подходящей темы, взял и заговорил о Костенко, о его умении видеть все в контрастности, в яркости, в цветах, которые даже у молодых людей уже стерты и блеклы.
Яна сначала слушала спокойно, потом оживилась ненадолго, что-то появилось веселое, взбалмошное, любознательное в ее глазах, но вскоре померкло. Саше, наверное, хотелось задать этот вопрос - а какой он, Костенко, для нее, Яны. Каким он отражался в зрачках ее кошачьих. Она ведь видела его совсем близко, когда он плечи ее ломкие сжимал... Что-то потом они говорили, после случавшегося между ними... У мужчин эти первые слова часто многое значат... Впрочем, столь же часто эти слова вполне бессмысленны.
Саша не мог задать своего вопроса. И поэтому он говорил и говорил, так и сяк поворачивая свою мысль, заметив, что Яна, кажется, вовсе перестала всерьез следить за ходом его умозаключений, и только когда Саша произнес слова о детскости зрения Костенко, неожиданно сказала:
- Я не люблю детей. И Саша замолчал.
Яна извлекла из стакана с допитым чаем дольку лимона и, облизнувшись, сузив глаза, высосала его, не морщась.
- Ты спрашивал... - сказала она, - спрашивал тогда, как меня тогда отпустили после митинга. Ты же видел мой оторванный капюшон. Ты удивлялся... Меня поймали. Омоновец. Я предложила ему меня отпустить. И он согласился, представляешь? Мы просто зашли в подъезд на десять минут, а потом я пошла домой.
Яна встала из-за столика, она сидела спиной к бару - Саша встал ей навстречу. Она сделала шаг, и так получилось, что они оказались лицом к лицу. Саша взял ее под руки, за локти, легко, еще не зная, что он сможет сказать или сделать сейчас, - и Яна на мгновенье приблизилась к нему, поцеловала быстро в губы.
Потом отстранилась.
- Можно, я одна пойду? - спросила почти нежно.
Саша кивнул, без мысли, просто отреагировав на ее голос.
Она, быстро цокая каблучками, вышла, Саша сел за стол. Лимон, вкус лимона был во рту, очень горячий и сладкий лимонный вкус.
Саша облизывал губы и смотрел на пустой стакан Яны. Черная заварка, зернышки лимона.